Последовательность подчинения этих двух низших элементов высшему “Я” такова:

а) подчинение “Я — физического” и его производных (эмоций, инстинктов и т.п.) своему истинному. “Я” с помощью “Я — личности”;

б) подчинение “Я — личности” (сознания, мыслей, оценок и пр.) высшему “Я”;

в) обращение “Я” к себе, внутрь себя, осознание своих сил, способностей и возможностей, своего могущества, своей сущности.

В такой последовательности излагались эти этапы в любой из происходящих от Учения религий. Христианское “умерщвление плоти”, “обуздание плотских страстей” и т. п.— не что иное, как подчинение эмоций разуму и воле. Того же корня и требования “не кради”, “не убий”, “не прелюбодействуй” и др. Позднее смысл таких требований был искажен, а то и полностью извращен рвением фанатиков, принимавших их как догму и насаждавших их в таком виде, ибо: “Учитель сказал!”. Потому-то эта закоснелая, догматичная церковщина в любой ее фо[“ме всегда была худшим врагом Учения, опошлением и пр фанацией его.

“Религия человека — это его разум. Час размышления стоит больше, чем шестьдесят лет поклонения богу!”— это сказал не кто-то из великих безбожников, а основатель ислама Магомет, по легенде неграмотный. И эти слова — в духе Учения.

Следующий этап — подчинение интеллекта высшему “Я”. До такой проповеди дошли только немногие из древнейших религий, среди приверженцев которых уже были те, кому нужно было ее адресовать, т. е. успешно одолевшие первую ступень. Требование “победить интеллект” кажется дико звучащим. Важно, однако, не что сказано, а как понято. Дело в предрассудке, вернее, в положении, ради торжества которого человечество принесло немало жертв, и с увеличением числа этих жертв приобретение казалось наделенным завышенной ценностью. Чем дороже мы платим за что-то, тем более значительной кажется нам эта вещь, идея, достижение, т. е. субъективная цена подменяет здесь собою объективную ценность.

Эта иллюзия уже принесла человечеству немало бед.'. Одно из ее порождений — перенесение ценности того, что человек имеет, на самого человека. Из-за этого богатство становится притягательным и, в первую очередь, для людей, стоящих на низкой ступени духовного развития, тщеславных, алчных и завистливых и, поскольку эти страсти правят ими и их интеллект подчинен этим страстям — неумных. Разум их вырождается в ловкость и хитрость. Атмосфера постоянной грызни и страха вырабатывает в этих людях тупую жестокость, злобу, лживость и подлость. Продолжать, я думаю, излишне.

Не хочу, однако, быть неверно понятым. Выше было сказано, что все пути равны и равно уважаемы, следовательно, ПУТИ подобных людей столь же важны, как и пути мудрецов и гигантов духа, истинной гордости человечества. Несправедливость тут лишь кажущаяся, чувство это происходит от непонимания сущности эволюции. Мерзавцы и подонки так же нужны человечеству, как и благородные рыцари, святые и гении. Каждый акт одновременно и причина и следствие, действие и побуждение к действию, к реакции, вызов. Существование негодяев любого рода необходимо понимать, как толчок к борьбе против них, как стимул к сопротивлению, внутреннему либо явному, наконец, как дурной пример, которому не стоит следовать.

Все без исключения, что существует, наличествует — в равной мере необходимо и оправдано. Все, что происходит вокруг нас, адресовано нам так же, как вопрос учителя, заданный не нам, побуждает нас думать над ним и является вызовом. Нас касается все, и чем шире это “все”, чем большую ответственность за окружающее мы ощущаем, тем больше мы люди, тем больше мы свободны. Но так же, как оправданность зла не исключает нашего сопротивления ему, так и то, что все происходящее вокруг есть вызов для нас, вовсе не определяет ни характера нашей реакции на такой вызов, ни обязательного принятия его. Если на меня лает собака, это вызов, но я не обязан лаять в ответ, как и вообще реагировать на нее. Узел обстоятельств может вынудить меня к этому и даже задать форму реакции, но независимо от этого вынужденного акта я не должен и не могу себе позволить стать рабом трусости или злобы, я обязан быть внутренне спокойным, невозмутимым, непричастным. Это очень важное положение, внешне впадающее в противоречие со сказанным выше о всепричастности посвященного в Учение, однако и это противоречие лишь иллюзия. Не надо забывать, что в каждом из нас заключено три элемента, образно говоря, в каждом из нас обитает зверь, человек и бог, и только последний — наше истинное “Я”, которое всегда должно оставаться не актером, а зрителем, не марионеткой, а кукольником, надо быть собой. Я могу выпускать на волю зверя, могу поручать то или иное дело человеку, но не могу позволить, чтобы тот или другой выходили из повиновения или командовали мной, и, в принципе, они и не способны на это. Но беда в том, что внешний мир, мир форм, “Я” воспринимаю не напрямую, а через “Я — личность”, и, если его оценки не верны, окрашены эмоциями “Я — физического”, образ окружающего возникает передо мной замутненным и искаженным. В этом случае “Я”, ослепленный, теряю способность выступать как аргумент эволюции. как внутреннее обстоятельство, и не могу настроить свое триединство синхронно назначенному ему ПУТИ. В результате ПУТЬ скрывается за туманом иллюзий, и человек, пораженный этим недугом, блуждает в потемках, пытаясь ухватить призрак или гоняясь за миражами. Раб иллюзий неизбежно становится и рабом внешних обстоятельств.

Из этого следует положение о непривязанности, которое может быть сформулировано следующим образом: что бы ты ни делал, делай это наилучшим образом, но ради самого труда, а не из страха, тщеславия, надежды на награду, плату — т. е. не ради каких бы то ни было плодов своего труда. Именно этот принцип Учения лег в основу упоминавшейся Карма-йоги.

То, что ты делаешь, ты должен делать, и, поскольку ты должен, делай это, не рассуждая, хорошо это или плохо, выгодно или опасно. Потом ты можешь позволить своему рассудку заняться оценкой и рационализацией своих действий, но это потом. Когда надо действовать, самый неприятный и опасный спутник тот, кто хватает тебя за руку и говорит: “Нет, погоди, сперва подумаем, не выйдет ли чего...” Это, однако, не означает, что надо всегда повиноваться первому же импульсу. Так следует поступать лишь когда ясно видишь ПУТЬ, когда эти импульсы-приказы отдает истинное “Я”, видящее мир не в кривом зеркале иллюзии, а таким, каков он на самом деле. Иначе говоря, действовать не рассуждая, вовсе не значит метаться и дергаться, хватаясь за все сразу, это означает разумное действие, действие в состоянии Му-шин.

Тем, кто не достиг еще равновесия в триединстве, и, особенно, начинающим, следует рекомендовать “воздержание от действий”, т. е. им не следует ничего предпринимать до тех пор, пока они не ощутят настоятельной необходимости именно в этом действии, и какое-то время даже пытаться сопротивляться этой необходимости. Это одно из наиболее действенных упражнений для подчинения себе “Я — физического” и “Я — личности”, обуздания их.

Из непривязанности вытекает и весьма важное положение о цели и средстве. По мысли Учения любая вещь, предмет, действие могут играть роль и цели и средства. Путник всегда должен определять, какую функцию несет данный предмет или вещь, и относиться к этому соответственно.

Так, некто покупает пианино не умея играть, из престижных соображений. (То, что он “хочет” учить своих детей музыке и т. п., как правило, рационализация, т. е. обман себя и окружающих.). В этом случае он преследует цель иметь пианино (“как в каждом порядочном доме”), и пианино становится само в себе целью. Но, положим, этот некто — музыкант, композитор, тут пианино есть средство и может быть приравнено к предметам первой необходимости.

Большую роль тут играет и символика. Значение некоторых из принятых у Путников символов я хочу объяснить. Первый из них — ПОСОХ. Это знак ПУТИ, опора и постоянное напоминание об этом ПУТИ, о том, что ты — ПУТНИК. В древности такой посох имел еще и наконечник, как у дротика и был не только опорой, но и оружием. В этом тоже был заключен смысл:

Путник ведь еще и воин ПУТИ, воин в походе, на боевой тропе.

КОЛЬЦО или БРАСЛЕТ имеют космогонический смысл. Традиционно его делали из простого металла (медь, бронза, железо и т. п.) или камня, без украшений, и носили чаще на левой (сердечной) руке. Это, однако, особого значения не имеет. Смысл символа — вечное, вновь и вновь повторяющееся возвращение каждого из нас, каждой вещи и каждой формы к той же самой точке, той же ситуации, в тот же мир и в то же время. Кольцо — элемент спирали, а в пространственном представлении Путников УНИВЕРСУМ и выглядит как замкнутая, лежащая на боку, спираль. Простота исполнения кольца важна лишь для подчеркивания его символической роли и как напоминание о принципе непривязанности. Еще одно толкование смысла:

кольцо есть элемент цепи, которой мы все прикованы к Великой Колеснице ПУТИ, КОЛЕСНИЦА с ЯРМОМ — еще один символ Путников.

Иной символ и предмет для медитации — Зеркало. Глядя в него, мы видим не отражение нашего мира, а мир иной, антимир. Зеркало — как бы окно в этот антимир, окно нам доступное. Оно же напоминает и о жесточайшем детерминизме Универсума. В самом деле, могу ли я шевельнуть пальцем, чтобы мой двойник, по ту сторону зеркала, не повторил этого же движения?

Часто Путники носят амулеты или талисманы. Отношение Путников к этим вещам тоже характерно и вполне согласуется с их стилем жизни. Многие теории говорят о влиянии амулетов и талисманов на жизнь, здоровье, удачу человека, приписывая подобные свойства лишь драгоценным и полудрагоценным камням и металлам. С точки зрения Путников такой подход по крайней мере ошибочен. Талисманом или амулетом может быть любая вещь или предмет, независимо от его нарицательной (рыночной) стоимости. Путники часто профессионально занимаются изготовлением амулетов из камня, дерева, кости, металла. При этом, разумеется, для мастера важны свойства материала, обуславливающие возможность его обработки, придания нужной формы и т. п. Но гораздо важнее сам процесс изготовления амулета и дальнейшее обращение с ним. Амулет надо не просто вырезать из камня, дерева и др., надо еще “насытить” его соответствующим психическим излучением мастера, “вдохнуть в него душу”. Поэтому мастер, принимаясь за работу, должен вызвать у себя определенную психическую настройку, иначе его старания будут впустую. Во-вторых, особыми упражнениями он должен создать в себе избыток этой силы, которой он и наделит свое произведение. В-третьих, тот, кому предназначен амулет, должен относиться к нему как к живому существу, заботиться о нем, оберегать его от порчи и повреждений, время от времени, так же как и мастер, передавать ему часть своей жизненной энергии. Амулет, таким образом, является как бы аккумулятором этой энергии, ее “банком”, который при необходимости ссужает ее нам, поддерживает в нужную минуту. Кстати, именно из воззрений Путников и развилась современная наука психотроника.

Вкратце суть дела в том, что любой предмет или объект создает вокруг себя некое энергетическое поле, которое в свою очередь влияет на окружающую его среду. Соответствующими операциями это поле и его воздействие могут быть многократно усилены и специализированы. Чем дольше и регулярнее предмет подвергался такой правильно производимой “подзарядке”, тем большей силой воздействия он обладает. Именно поэтому Путники так ценят амулеты, особенно древние, сила которых, как правило, очень велика. Однако тут, как, впрочем, и в обращении буквально с любыми вещами, необходима осторожность, и вот по какой причине.

Всякий, без исключения, предмет несет в себе как бы отпечаток духа своего хозяина или ряда их. Если этот человек или эти люди питали грязные, злые чувства и мысли, то такой же недоброй энергией заряжался и сам предмет. Можно сказать, что от него исходит отрицательное излучение, что он оказывает на того, кто им обладает, дурное, злое влияние. Если же некий амулет использовался сознательно для причинения зла, то такое влияние может быть чрезвычайно сильно, даже губительно. В подобных случаях необходимо, раскрыв это свойство амулета, либо нейтрализовать его, что трудно и не всегда удается, либо от него избавиться. Точно так же любые наши вещи, даже новые, могут быть по отношению к нам “доброжелательными” или “недоброжелательными”. Тут можно говорить о некой естественной симпатии или антипатии между предметами и данным человеком. То же касается и определенных мест, действий, чисел и т. д. Каждый, кто достаточно наблюдателен, замечал, что некоторые вещи "любят" или “не любят” его, как бы стараются нарочно причинить ему вред, портятся, не повинуются ему и т. п. Или то, что в какие-то определенные дни нам почему-то не везет, как бы мы ни старались. Такие взаимосвязи между отдельными объектами известны Путникам с древнейших времен. На их основе были затем развиты учения о талисманах, приметах, числах, благоприятном и неблагоприятном цвете, астрология и другие оккультные науки. Правда, со временем они были так искажены, что это сводило на нет их практическую ценность, даже когда они сохраняли под шелухой наносов разумное зерно. Зерно же это заключено в том, что каждый должен по мере сил обнаруживать источники благоприятных и неблагоприятных для него конкретно влияний и, избегая вторых, прибегать к помощи первых.

Конечно, существуют многие источники более общего и широкого воздействия, некие общие положительные и отрицательные закономерности. Каждое из них воздействует на человека не само по себе, а в целом комплексе сил, образующих между собой крайне сложные и запутанные переплетения, представляющие часть того узла обстоятельств, через который и осуществляется наш ПУТЬ. Рассчитать все его составляющие мы, конечно, не в состоянии. Положение затрудняется и тем, что все элементы этого узла диалектичны, а не статичны в раз и навсегда утверждены, и любое их сочетание, хотя бы чуть видоизмененное, оказывает уже иное, порой совершенно противоположное воздействие.

Вообразим теперь, что нам все-таки удалось сделать такой расчет. Но он был бы действенным лишь в случае” когда человек, относительно которого этот расчет произведен, был бы абсолютно пассивной, лишенной малейшей самостоятельности игрушкой внешних сил и обстоятельств. Такого на деле не может быть, ибо человек есть обстоятельство внутреннее, которое в зависимости от степени его свободы всегда проявляет себя, больше или меньше, и соответственно изменяет все составляющие этого узла. Более того, с возрастанием степени свободы растет и наша способность использования интуиции, что позволяет нам совершенно обойтись без механических расчетов, особенно при использовании интуиции в качестве предзнания, предвидения,

Из сказанного Путники делают следующий вывод: нужно помнить о важности и значимости всех этих воздействий, можно стремиться к познанию и изучению их в доступном для нас объеме, но не следует придавать им в целом какого-либо решающего, “рокового” значения. Критерием здесь может служить лишь то, помогает или не помогает мне такое знание или такая вера, "работают" или “не работают” они на меня, на свершение мною своего ПУТИ. Если я верю, что число 13 благоприятно мне, приносит удачу, и вера эта действительно подтверждается практикой — да будет так! Если я верю в обратное и убеждаюсь на деле в этом — да будет так! Единственное, но необходимое условие, чтобы это “да будет так!” не приобрело оттенка вечности, чего-то статичного, догмы. Ведь в сущности любая примета, амулет, гороскоп и т. п. принадлежат к миру форм, подчинены его законам, которые приведены были выше, а по отношению к формам такого порядка фактором эволюции являемся мы. Именно это заключает в себе определение “работает — не работает. Любая попытка догматизировать что-то, придать ему характер неизменности в этом свете выглядит комически: мы живем в изменяющемся мире, мы сами постоянно изменяемся, и в то же время пытаемся вынудить некую, соседнюю форму не изменяться. Но ведь это вечное изменение, протекание и есть бытие! Таким образом, требуя от чего-то или кого-то не изменяться, мы требуем от него не быть! “Остановись, мгновенье, ты прекрасно!” Допустим, такое было бы возможно. Тогда, остановив мгновение, мы остановили бы мир. Универсум, и прекратили бы его существование заодно со своим собственным.

Каждый из нас знает, что ожог бывает от прикосновения к раскаленному металлу или огню, что ходить по воде, как посуху или парить в воздухе, человек не может... Но вот к руке человека, находящегося под гипнозом, прикасаются холодным пятаком, внушая ему, что пятак раскален, и появляется ожог. Болгарские нестинары, йоги, воины индейских и африканских племен ходят по раскаленным углям, пляшут на них без малейшего вреда для себя, те же йоги по воде переходят Ганг или висят в воздухе в метре от земли... Что же это? Подсказку для ответа содержит первый пример: человеку внушили, он верит в то, что будет ожог, хотя, казалось бы, реальных оснований для этого нет. Ходящие по огню не загипнотизированы, но это и не важно: они верят, что жар не причинит им вреда, верят в невозможное. А ведь вера, в сущности, есть принятие некоей оценки, некоей аксиомы. Иное дело, что консерватизм, косность мышления и восприятия зачастую мешают человеку принять такую опенку, которая резко отличается от принятых, внушенных ему обществом, родителями, культурой, воспитанием, образованием и т.п. взглядов и оценок (веры!). Это, кстати, и есть террор среды, оказывающий на каждого из нас колоссальное воздействие, хотя ощущать этот террор мы начинаем лишь тогда, когда вырываемся из клетки, в которую нас затолкала среда, или пытаемся это сделать.

С точки зрения Путников все, во что мы верим — существует для нас так же реально, как и все то, что воспринимается нами, как безусловная реальность. Иначе говоря, если я верю — полностью верю!— что в той пещере живет дракон, я увижу его, попросту реализую его, моя вера станет им. Средневековые колдуньи, которые верили в свое общение с дьяволом, действительно общались с ним, реализуя созданное их воображением.

Из этого же следует и антитеза: то, во что я не верю, не существует. Так, ходящие по огню не верят. что жар может причинить им вред. Но — вот что интересно!— одновременно они верят, что жар не может причинить им вред. Теза равнозначна антитезе, т. е. вера равносильна неверию! Собственно, неверие и есть вера со знаком “—”. Выше мы уже говорили, что бездействие есть минус-действие, но и то и другое, есть акт. И противостоит вере, мешает ее реализации отнюдь не неверие, как могло бы это показаться, а сомнение (“Я верю, но...”).

Как уже сказано, вера есть принятие некоей оценки, аксиомы, очевидности. Мы видим мир таким, каким мы его видим, и считаем этот видимый нами мир реальным. Но опираемся мы при этом на те аксиомы и очевидности, которые сообщают нам наши органы чувств. Короче говоря, мы глядим на мир через “очки” наших ощущений. Но можно ли считать реальным тот мир, который мы воспринимаем с помощью всего лишь пяти органов чувств, причем органы эти крайне далеки от совершенства? Сокол-пустельга видит стрекозу на расстоянии 300 метров, разглядим ли мы ее за 50 метров? А нюх служебной собаки превышает обоняние человека по силе и тонкости в 1500 раз. Что же касается количества возможных для живого существа чувств — лучше избежим комментариев. Выше мы уже говорили о мировосприятии змеи, муравья и др. Для каждого из этих животных реальный мир будет выглядеть принципиально иначе, чем для человека и подчиняться (с их точки зрения) иным законам. И не выглядит ли наш “реальный мир” так, как сказал об этом в одной прекрасной притче Шри Рамакришна: “Четверо слепых подошли к слону. Один дотронулся до ноги слона и сказал, что слон похож на столб. Другой дотронулся до хобота и сказал, что слон похож на змею. Третий дотронулся до живота слона и сказал, что слон похож на огромную бочку. Четвертый дотронулся до ушей и сказал, что слоя похож на большую корзину. И потом они начали спорить между собой о том, каков слон.”

Не стянем уподобляться этим слепым. Слон похож на слона, и наша задача понять, какова же его истинная реальность. А понять это можно лишь отбросив реальности относительные, о которых и шла речь выше. Можно говорить о мире змеи, мире пчелы, мире человека и т. д., но должны мы говорить и понять мир, каков он сам по себе, безотносительно. И полагаться здесь только на наши органы чувств мы не имеем права.

“Но позвольте!— возразят мне.— Ведь мы и так полагаемся не только на них. Мы мыслим, делаем выводы, накапливаем опыт.” Отлично. Но основа наших выводов и нашего опыта— это аксиомы, данные нам нашими органами чувств, и не нуждающиеся в доказательствах. Но почему “не нуждающиеся”? Потому ли, что они действительно неопровержимы, или потому, что их невозможно доказать? И пытался ли кто-нибудь доказать аксиому? “Доказывать их нет нужды по их очевидности!” Но это не ответ. Долгое время считалось, что Земля плоская и что Солнце и звезды вращаются вокруг нее. Это была аксиома и это, пожалуй, “очевидно” и до сих пор...

Любую аксиому мы принимаем без доказательств (на веру!) не потому, что она в них не нуждается, а потому, что доказать ее невозможно. Кто с этим не согласен, пусть докажет себе, что он есть он. В основе всех наших твердых знании лежат аксиомы, очевидности, лежит вера. Иначе говоря, любая научная теория имеет характер рабочей гипотезы, принимаемой на веру до тех пор, пока она не будет подвергнута сомнению.

Хочу быть правильно понятым: Путники не отрицают реальности мира, реальности Универсума и его познаваемости. Они лишь утверждают, что существует масса различных относительных реальностей, которые нельзя путать с реальностью абсолютной, и что для познания ее надо применять иные методы чем те, которыми мы пользуемся, познавая реальности относительные. Очевидность отнюдь не может быть доказательством чего-либо.

Однако, мы увлеклись вещами, хотя и имеющими важное значение, но в известной степени для нас побочными. Более существенным будет разъяснить здесь взгляд Путников на жизнь в мире форм, как на школу. “Какая школа? Ведь мы же, как НИЧТО, все знаем!” Это не совсем так. С одной стороны, все знания Универсума наши, но полностью обладают этим абсолютным знанием только НИЧТО в чистом, свободном виде. Что касается нас, то это знание при возникновении Мирового Яйца, Первичного Сгустка, т. е. вещественности, было полностью стерто из нашей памяти, и, чтобы вернуть свободу, нам необходимо вспомнить, восстановить его, восстановить себя, ибо мы и есть это знание, эта истина, это НИЧТО = ВСЕ.

Образно ПУТЬ “нечто” от несвободы к свободе можно представить следующей аллегорией. Допустим, я был свободен, всесилен, мудр. Я знал все, жил в лучезарном, блистающем мире, и вдруг... что-то произошло и я оказался в тесной, темной камере. Я постепенно прихожу в себя, я ничего не помню, ничего не знаю. Сперва я принимаю все как должное, и лишь потом очень медленно начинаю отличать: это — камера, а это — я, и мы не одно и то же, и мне здесь неловко, неудобно, тесно. Во мне мелькают иногда смутные проблески воспоминаний о чем-то другом, об иной жизни, ином мире, иных возможностях. И во мне зарождается неопределенное, сумеречное желание выйти отсюда, освободиться. Так, по-видимому, личинка в коконе, или цыпленок в яйце начинают ощущать настоятельную потребность в движении. Что это, к чему это, зачем — они не знают и не понимают, но существует какое-то неудобство, какой-то зов, который повелевает им шевельнуться, изменить положение, позу. Я делаю одно движение, другое. Я понимаю, что могу быть не только в неподвижности, но и в движении, в действии, и открываю различие между действием и бездействием. Действуя, двигаясь, я нахожу на полу темницы несколько ключей, затем в ее стенах несколько дверей и на них замочные скважины... Но проходит еще очень много времени прежде чем я, с помощью тех же смутных проблесков-воспоминаний, ухватываю связь между этими вещами и делаю попытки совместить ключ с замком. Через какое-то время мои попытки увенчиваются успехом и я оказываюсь в другой, более просторной и светлой комнате, в стенах которой еще больше дверей, а на полу разбросано еще больше ключей. У меня уже есть некоторый опыт, некое знание, и я начинаю применять его, но вновь-таки не сразу — я ведь достиг большей свободы и некоторое время удовлетворен новой камерой, в которой к тому же светло и я обнаруживаю различие между светом и тьмою, и есть какие-то вещи, которые привлекают меня и удерживают от дальнейшего стремления вперед, от поисков выхода наружу. Я еще не осознаю ни этого “вперед”, ни этого “наружу”. Наконец, я удовлетворяюсь всеми вещами этой комнаты и попадаю в соседнюю, затем в следующую и т. д. В каждой из них еще больше дверей, еще просторнее, еще больше различных притягательных вещей. И я задерживаюсь в каждой из них на тот или другой промежуток времени, но потом все же двигаюсь дальше.

Я уже начинаю действовать целенаправленно: я не только подбираю ключ к некоей двери и вхожу туда, но сперва заглядываю внутрь, что там, лучше ли, привлекательнее ли обстановка, больше ли “сокровищ”? Выбрав ту, которая мне больше по нраву, я перебираюсь в нее, а из нее в другую, еще более богатую, и дальше... И вдруг оказываюсь в такой, все двери которой ведут лишь в одну комнату — в ту, которая была второй или третьей на моем пути...

Мне, обогащенному опытом мира, знанием о том, что в нем есть “лучшие” камеры, не хочется возвращаться в нее, она кажется мне теперь грязным, противным подземельем, но откуда-то появляется чудовище, которое загоняет меня туда. И я оказываюсь у “разбитого корыта”, и вынужден начинать все сначала. От страха перед чудовищем многие из приобретенных мною знаний я позабыл, но многое и помню. Проблески воспоминаний усиливаются, становясь ярче, и мое движение вперед становится более осмысленным, осознанным.

Я начинаю свой путь сызнова, стараясь выбирать другие двери, избежать встречи с чудовищем и иных неприятных “сюрпризов”. Тем не менее полностью избегнуть таких вынужденных возвращений в прежние или подобные им камеры мне пока не удается, однако, с каждой новой попыткой, я продвигаюсь все дальше.

А в это время среди обнаруживаемых мною “сокровищ” появляются и такие, как власть, богатство, роскошь, которые влекут за собой злобу, алчность, жестокость... Лишение этих “сокровищ” причиняет мне страдания, короче, вступает в полные права привязанность к этому миру, миру форм.

Чем дальше я продвигаюсь вперед, тем суровее, коварнее, беспощадней становятся испытания и искушения, тем больше я наказываюсь за свои ошибки, тем сложнее и труднее мне двигаться дальше. Мне дают великую любовь — и лишают ее, дают — большую силу и богатство, великую власть — и делают больным и нищим рабом. Много дают — и много отнимают, меня бьют по самым больным местам. Но как раз это и имел в виду Соломон, когда говорил: “Кому много дано — с того много и спрашивается”. И в этих же словах заключено и иное: “С кого много спрашивается — тому много и дано”. Мудрому следует думать именно так...

Но мой путь продолжается и ситуации становятся все сложнее. Допустим, я достиг непривязанности ко многому, но привязанность к отдельным вещам сохранил. Теперь удары моего “учителя”, моей судьбы будут направлены именно на эту привязанность, побуждая меня освободиться от нее. Меня будут постоянно ставить в такое положение, где эта привязанность подвергается испытаниям “на разрыв”. И так будет продолжаться раз за разом, из камеры в камеру, в различнейших формах и видах, пока я сам не пойму, что она иллюзорна, что я привязан к самим собою же созданному призраку, пока я не сброшу сам этих пут.

Такое на языке Путников называется прокатыванием или протаскиванием. (Как протаскивают проволоку, как канат протаскивают через игольное ушко. Именно это заключил в своих словах Иисус Христос: “Легче канату пройти через игольное ушко, чем богатому в царство Божье”. Ошибка переводчика превратила “канат” в “верблюда”, который так и остался в Евангелии. Бессмысленно, но “Учитель сказал!”)

Но вот все материальные привязанности преодолены. Остается еще следующий этап — преодоление привязанности к себе, преодоление индивидуализма, эгоизма. В одной из камер ты находишь своего второго — человека, с которым вы отныне “скованы одной цепью”, которого ты теперь обязан вести через этот лабиринт и вывести его. Так бывает, когда ты уже видел выход, уже знаешь его, и для тебя самого покинуть лабиринт уже, казалось бы, не проблема. Но перед тобой на выходе ставят условие: ты выйдешь наружу лишь после того, как вернешься назад, найдешь своего второго и выведешь его наружу, ибо без тебя, без твоей помощи сам он выйти не в состоянии. И ты вновь попадаешь в одну из камер. Ты сохраняешь память о том, как выйти наружу (точнее, знаешь путеуказатели, имеешь компас, указывающий в какой стороне лежит выход, но не более, потому что камера, откуда ты теперь начинаешь свой путь и последующие за ней могут быть тебе незнакомы.). Но прежде ты должен найти своего второго и соединиться с ним. Если вообразить себе такую камеру, как некую комнату, это может показаться легким, однако, камера эта — это жизнь, это время, это Земля. Ты же порой знаешь, каков внешне этот второй, по каким признакам его можно узнать, порой — знаешь только, что обязательно встретишь его на своем ПУТИ, но где, когда, как это произойдет и как ты его узнаешь — это от тебя скрыто, в этом помогай себе сам. Положим, вы встретились. Но твой второй — это не ты, который знает ПУТЬ. Он может быть в большей или меньшей степени привязан к этому миру, соединен с ним “пуповиной”, которую надо рвать, а это больно, и он не хочет этой боли, протестует против нее, как капризный ребенок, он брыкается, упрямится, щипает и бьет тебя, и лезет именно туда, куда не надо, где опасно, сует палец в огонь, не понимая, что может обжечься... А ты должен вывести его отсюда. Иного выбора у тебя нет. И сложность еще в том, что он сам должен пойти за тобой, должен понять, что так надо, что иначе нельзя, силой в рай никого не тащат и свободными по приказу свыше не становятся... Конечно, все может выглядеть, и часто выглядит, по другому.

Здесь нужно сказать об одной, если можно так выразиться, болезни “первых”, которые и есть собственно Путники, высшие Посвященные, ибо для нас Путник, двиджива, начинается именно с этого этапа. Ведь двиджива означает не только дважды рожденный, дважды живущий, но и имеющий две души. Понимать это следует так, что возвращаясь в определенную камеру, я не возникаю там “из ничего”, как некая форма, к ней не приписанная, я вселяюсь в форму, присущую данному времени, данному месту, данной камере. И у этой формы есть свой ПУТЬ, изменить или нарушить который я не состоянии. Иное дело, что он соответствует той задаче, которая мне задана. Таким образом, у этой формы оказываются как бы две “Я — личности”: одна, присущая ей и этому миру, действующая и оценивающая подобающим образом, и другая — моя, присущая тому, кто вернулся сюда, кто знает истину. Поэтому внешне двиджива проявляет себя двояким образом: с одной стороны он действует разумно, с другой — вынужден подчиняться ПУТИ своей формы. Это подобно тому, как если бы я имел форму собаки, но обладал при этом умом человека. Я видел бы и понимал гораздо больше, чем другие собаки, и руководствовался бы в своих действиях мотивами и побуждениями, не знакомыми им, но для них я оставался бы такой же собакой, разве что со странностями.

Так вот о “болезни”. Порой случается так, что двиджива, разыскивая своего второго и найдя его, особенно если все разворачивается благоприятно, впадает во вторичную привязанность к данному времени, ко всему тому, что есть в нем приятного, хорошего, светлого для него. Он знает зачем он здесь и помнит о своей задаче и обо всем остальном, но покидает это время с сожалением, оглядываясь назад. И вот это-то условие “не оглянуться назад” иногда может оказаться решающим для успешного освобождения обоих. Именно о такой ситуации говорит миф об Орфее и Эвридике. Перед Орфеем, который выводил Эвридику из царства теней, было поставлено условие: не оглянуться назад, пока они не выйдут на свободу. Он оглянулся — и Эвридика вновь вернулась в мир теней. Туда же, хотя миф уже не говорит об этом, был вынужден вернуться и сам Орфей, чтобы вновь отыскать Эвридику.